Недопонимания и уточнения

Заметки о «Заметках о метамодернизме»

Прошло пять лет со времени выхода нашего преддипломного эссе «Заметки о метамодернизме» в «Журнале эстетики и культуры», примерно шесть с половиной лет с момента их написания, и семь лет со времен одной особенной ночи в студенческом общежитии Лондона. В эту ночь, я, не совсем трезвый, обсуждал со своим дорогим другом Нилом ван Поэке финансовый кризис, рост движения народничества и нового романтизма. Именно в ту ночь эта работа была задумана.

И вот мы уже окончили учебу, оба покинули Великобританию и перебрались в другие страны. По этой причине, единственный способ сотрудничать на сегодняшний день для нас – скайп. И то, такая возможность появляется не всегда. Также каждый из нас начал академическую карьеру. Мы изучали премудрости преподавания и оценивания, занимались исследовательскими проектами, которые отвечают требованиям сегодняшней, кхм, «интересной» академической системе ранжирования. Под «интересной» мы подразумеваем, конечно, систему неолиберальную, экономически–эффективную (где «экономически» – это знаменатель денежной стоимости, а «эффективную» – олицетворение рыночной конкуренции). Занимаясь сайтом в перерывах между работой, нам удалось сохранить его при помощи Надин Феслер,  Элисон Гиббонс, Илы Шахар и Люка Тернера. При этом, мы надеялись обеспечить людей некой площадкой для развития собственных, часто довольно разных пониманий нынешней структуры чувства.

Возможно, из–за всех этих событий нам пока что не удалось развить понятие «метамодернизм» в нужной степени. Конечно, мы написали пару не особо известных статей для академических сборников и журналов, стараясь в некой степени раскрыть наши концепты «истории» и «утопии». Мы организовывали симпозиумы, встречи, конференции, где в общении с вдохновляющими нас учеными озвучивали собственные идеи. Случалось, что их взгляды были противоположны нашим, но мы многому научились во время такого общения с Роси Брэдотти, Фрэнсисом Фукуямой, Лаурой Маркс, Уолтером Бенн Майклзом, Дженнифер Эштон, Ниной Пауэр, Кристианом Морару, Раулем Эшельменом, Камиллой де Толедо и Майклом Бауэнсом. Нам еще предстоит написать обширный, детальный труд по структуре чувства в метамодерне; отследить связи между социально–экономическими изменениями и культурными тенденциями, при этом расширяя, анализируя, возможно даже отбрасывая такие понятия, как «структура чувства», «золотая середина», «как если бы», «оба – ни один». Кратко говоря, нам предстоит написать книгу. Эта цель, в свою очередь, вынуждает нас взять перо в руки и установить четкие сроки для выполнения задачи. У нас нет ни малейшего представления собирается ли хоть кто–нибудь прочесть книгу, но мы планируем (надеемся) написать ее в любом случае. Результаты быстрого поиска по Амазон говорят, что именно так многие авторы подходят к писательству в наши дни – они берут ручку в руки и надеются что–то написать.

Причина поделиться всем этим материалом с вами заключается в том, что за последние несколько лет (как нам кажется) появились неправильные толкования того, что мы действительно хотели сказать в самых первых заметках о метамодернизме. Ряд изначальных 6000 слов был вырван из контекста или даже искажен до невероятной степени. Чтобы прояснить: у нас нет проблем с теми, кто критикует наши рассуждения, напротив, мы и сами замечаем недостатки и заблуждения в оценках и неполной (возможно слишком поспешной) теоретизации материала. Очевидно, мы ничего не имеем против использования нашего сочинения в качестве заготовки для более крупной статьи или использования эссе как вдохновения для развития чьих–то собственных, несомненно более продвинутых научных работ. Мы также осознаем, что однажды записанные слова могут быть использованы другими. Единственное что важно, чтобы исследование критиковали или восхваляли за истинное содержание, а не за ошибочную трактовку. Поэтому мы решили в преддверии вечно откладываемого написания книги разрешить некоторые вопросы. Многие заявления (если не все) уже были озвучены в других местах, в письменном виде или в качестве видео–материала, но нам хотелось бы повторить их здесь, в одном месте, для предотвращения возникновения новых недопониманий.

Метамодернизм – это не философия. Это также не движение, не план или программа, не художественная заметка, визуальный концепт, литературный прием или троп. Заявить, что что–либо является философией, значит предложить новый метод мышления. Это подразумевает наличие определенных границ, так же как и определенной логики. Сказать, что это движение, более того, плановая программа, означает привязать к политике, к вере, что окружающая среда должна быть организована. Если предположить, что это какой–нибудь «–изм», обладающий художественной ценностью – стиль речи, концепт или литературный прием – значит использовать это явление как объект, который может быть выдернут из текста или изображения и использован где–либо еще. Ничто из вышеперечисленного не является метамодернизмом. Опять же, это не система, движение или прием. Для нас это структура чувства.

Когда мы произносим «структура чувства», то намереваемся сказать (также как говорили о постмодернизме Фрэдерик Джеймсон и позднее Дэвид Харви), что это восприятие, которое распространено достаточно для того, чтобы называться структурой (или как историк культуры Бен Кранфилд недавно перефразировал в своей гениальной речи о «новом в искусстве» в Университетском коллежде Лондона – «чувство, которое структурирует» (2015, неопубликованный доклад с конференции). Однако, пока что это нельзя свести к единому концепту. Для Джеймсона, например, постмодернизм был структурой ощущения конца – конец истории, конец идеологии, конец социального, конец искусства; т.е. восприятие конца было структурой того, что выражалось многими различными формами: стилизация, эклектика, вызывающий ностальгию фильм, фотореализм и т.д.

Для нас метамодернизм это структура чувства. Она связана со все более крепнущим чувством, что каждое обсуждение начиналось не как проект с уже готовой идеей, а скорее как проекция, предпосылка для появления новых проектов. Данная структура чувства находит свое воплощение в разных номинальных языках, которые подробно были описаны другими учеными: «новая искренность», «причудливость», «фрик–фолк», «новый романтизм», «новый материализм», «спекулятивный реализм» – и это всего несколько вариантов. В любом случае, начало XXI века – определяющий период для перехода от постмодернизма к метамодернизму (точно так же, как шестидесятые стали периодом перехода от модернизма к постмодернизму).

Описывая таким образом метамодернизм, мы не имеем в виду, что к нему следует стремиться или ограждаться от него. Мы не хотим делать подобные заявления. Все субъективно, кому–то нравятся изменения в искусстве, в то время как другие не терпят определенные политические движения. Дело не в этом. Метамодернизм – не движение, не манифест. Нельзя сказать, что мы не ценим тех, кто изучает восприятие метамодерна иными способами. Мы просто хотим прояснить, что проекты не обязательно связаны между собой. Если вас вдохновил метамодернизм как плановая программа, вы воспринимаете его как стиль жизни, которому желаете следовать, или как художественную ценность, которую хотите развить, то мы вынуждены разочаровать вас и направить ко множеству других докладов и статей – они могут дать вам желаемое (под названием «метамодернизм» или любым другим).

Для нас метамодернизм не является концептом или утопической целью. Он может описать распространение такой цели в современной культуре, но безусловно не предписывает ее выполнение.  Действительно, мы – теоретики культуры, нашей задачей является описать, а не предписать. При этом мы критически воспринимаем происходящее. Использование термина рождается из попытки описать изменения в области эстетики, политики, экономики. Мы считаем, что эти изменения не вполне просты для понимания (не вполне однозначны, с точки зрения постмодерна). В конечном счете, метамодернизм это термин, используемый для систематизации происходящего и осмысления исторических событий.

Иногда высказывается мнение, что мы ввели термин «метамодернизм». Если бы! Ничто не было так далеко от истины, как эти слова. Уже неоднократно оговаривалось, в письменных работах, на лекциях, даже Google Поиск подтверждает, что не мы первые начали использовать это понятие. И даже не вторые, третьи или четвертые. Мы задаемся вопросом – находимся ли мы хотя бы в первой десятке? Постмодернизм определялся по–разному (еще задолго до того, как Дженкс начал использовать его для описания изменений в архитектуре, Хасан и Хатчон в описании литературных приемов, Лиотар в описании философии, Джеймсон в описании структуры ощущения, связанной с чувством конца). Точно также и термин «метамодерн» в течение достаточного долгого времени использовался для описания разных явлений. Он появлялся везде – от математики и физики до описаний восточных практик, экономики, теории литературы, и, как следствие,  использовался в разных областях и ситуациях. Эту же тенденцию мы будем наблюдать и в ближайшие годы. Как отметил Сет Абрамсон в «Хаффингтон Пост», еще в 70–х годах этот термин использовал ученый Мас’уд Заварзад, описывая течения в литературе, прежде всего метапрозу и документальную прозу, с тем, чтобы «выйти за рамки толкования модернистского романа, в котором писатель объясняет состояние человека в рамках всеобъемлющей индивидуальной метафизики, и перейти к метамодернистскому повествованию с нулевой степенью интерпретации» (1975: 69). Он также обращается с этим термином к тем, кто отказывается «упростить запутывающую множественность опыта и превратить его в единый фиктивный концепт». Хотя мы считаем, что Заварзад написал потрясающее эссе, он, видимо, рассматривает события в рамках того, что сегодня считается скорее вариантом постмодернизма, чем неким видом модернизма. Действительно, автор делает упор на черный юмор и пародию, потерю веры в «единственную интерпретацию реальности» и отказ от глубинных моделей. Он приводит в пример таких авторов как Роб–Грийе, Барт, Бартельм, Вулф, что еще больше напоминает нам о его схожести с Джеймсоном и Хасаном, а не с другими реалистами.

В работах литературных теоретиков Андрэ Фурлани и Александры Думитреску термин «метамодернизм» используется для обозначения вида модернизма, необязательно именно такого, развитие которого мы наблюдаем в настоящее время. Что интересно, приставка «мета» в слове «метамодернизм» используется в обоих случаях, чтобы указать на размышление «над», а не на положение «между». Фурлани в своем основательном исследовании «Постмодернизм и После: Гай Давенпорт» рассматривает творчество писателя Гая Давенпорта, который стремится преодолеть неупорядоченность постмодернизма с точки зрения взаимодополняемости  и «контрастов, ставших гармонией» (2007: 158). Думитреску интересно описывает метамодернизм как «многообещающую культурную парадигму» с долгой историей, которая ускорилась в результате развития науки и обладает целостностью и  коннекционизмом. Во всех случаях, мы с пониманием относимся к некоторым первым опытам – например, таким, как прочтение Думитреску поэмы Блейка «Песни невинности» как «петлеообразного движения, которое обособляет догматизм и устанавливает связи между схемами мышления, несовместимыми по мнению священника» (2007). Также мы оцениваем метафоры и выражения, благодаря которым получается взглянуть на эти самые опыты в перспективе развития – это «взаимодополняемость» Фурлани, «самостоятельность и ревизионизм» Думитреску. Тем не менее, мы не всегда, а бывает вообще не согласны ни с доводами, которые приводятся в данных наблюдениях, ни с причинно–следственными связями.

Наши расхождения во мнениях не касаются использования термина «метамодернизм». Каждому человеку следует использовать термин так, как ему хочется. Так как мы переняли это название, то определенно не можем утверждать существование одного конкретного определения. Дискуссия касается нынешних различных гипотез. Этот спор в итоге сводится к трем, может быть четырем аргументам.

Во–первых, в отличие от Фурлани, у нас нет четкого представления того, что называть метамодернизмом, т.е. это структура чувства, объединение контрастов в единое целое. Фурлани может быть прав, утверждая, что работа Давенпорта превосходит постмодернизм и создает гармонию – действительно, нет оснований полагать иное, – но нам хотелось бы заметить, что гармония – это не главное чувство нынешней культуры. Мы настаиваем, что вместо гармонии преобладает ощущение несовместимости; осознания того, что одно противоречит другому, даже если есть потребность в их соединении. Поэтому мы сделали акцент на трагическом желании Нового Романтизма в нашем первом, не самом удачном эссе.

Во–вторых, мы также не согласны с утверждением Думитреску о том, что отношение современной культуры к несовместимости (один из ключевых вопросов постмодернизма) – это интеграция, которая происходит посредством признания взаимодополняемости  и взаимосвязанности. Наш ответ на заявления Думитреску состоит из трех частей: первая – исходные данные, анализ ее предположений; оставшиеся две – их обоснование. Разрешение неясностей предположений Думитреску выше наших возможностей. Она неубедительно описывает преобладание интеграционизма: 1) выборка рассматриваемых романов ограничена 2) присутствует большой временной промежуток между выбранными материалами (более 200 лет). Кажется, желаемое выдается за действительное. Так же неубедительна причина изменения парадигмы: началом преобразований стали ранние открытия в физике начала XX века, которые ознаменовали переход от иерархической модели мира («от простого к сложному, от молекулы к атому, вплоть до отождествления элементов составляющих физическую реальность») к сетевой модели («которая стремится осознать взаимосвязи между различными формами организации материи»). С одной стороны, нам интересно, значительно ли влияют достижения в области наук на изменения социального дискурса. С другой стороны, если ответ «да», то, кажется, именно эти изменения – не–иерархические, реляционные модели – в 70–е годы сопоставляли Мишель Фуко и Жиль Делез.

Наш ответ на аргумент Думитреску о «концептуализации интеграции и коннекционизма»  зависит от того, что понимается под этим аргументом. Если принять предположение о «целостном синтезе противоположностей» (как указано в первой части эссе), то наш ответ не будет отличаться от ответа на Фурлани. Однако, если аргумент следует понимать так, как автор советует в конце эссе, то и ответ будет другим. В конце эссе Думитреску утверждает:

Используя метафору Юнгера из романа «Эвмесвиль»: Поздний модернизм и постмодернизм выявили присущую индивидуумам замкнутость, внутреннюю фрагментарность любого смысла, находящегося в океане кажущейся бессмысленности. Тем не менее, между этими островами, между этими фрагментами, которые по своей разбитой природе должны быть частью чего–либо, могут появиться взаимосвязи. Взаимосвязи, которые делают их частями сети или нескольких сетей и возвращают забытую природу этих островов как мест смысла, чудес и радости.

Если довод Думитреску заключается в том, что современная культура стремится  соединить несовместимые противоположности подобно соединению элементов в сети, что она подобна капитану корабля, плывущему между различными островами архипелага, мы скажем, что это точное описание постмодерна Жана–Франсуа Лиотара. В своей работе «Differend» (1983; перевод 1988, 130–145 с.) он действительно рассматривал постмодернизм как адмирала, как судью, который путешествует между островами и размышляет над дискурсами. Интересным дополнением у Думитреску является то, что «капитан» постоянно перестраивает свой корабль, изменяет его. Это весьма похоже на классификацию архитектуры постмодернизма у Лиотара как архитектуры «незначительных изменений». Как метко подметил Ливен Боэв, специалист по работам Лиотара, внимание автора сосредоточенно на «соединении неоднородного множества дискурсов» (2014; 81–82), то есть и на «адмирале», и на «море». Нам кажется, что когда Думитреску говорит о «взаимосвязи», то имеет в виду «соединение неоднородных множеств» – соединения внутри сети (океана, острова). Действительно, ее отсылка к постмодернистскому (если такое определение вообще существует) писателю Уэльбеку говорит о многом.

Наш следующий довод противоположен ее аргументу. Мы не предлагаем более точное описание феномена, к которому апеллировала Думитреску. Вместо этого мы описываем совсем  иное понятие – «структуру чувства». Современная культура – как показано в инсталяции Аннабэль Дау  «На чьей ты стороне» (2013) – это тонущий корабль, и в этой ситуации мореплавателю (судье) необходимо выбрать один остров, в то время как каждый остров имеет свою ценность. Для нас метамодернизм это момент радикального сомнения, постоянного, порой отчаянного передвижения между островами и наконец выбор одного. Термины «осцилляция» (колебание) и «золотая середина», которые мы выбрали на ранней стадии проекта, были данью уважения работам по романтизму нашего бывшего наставника Йоса Де Мула. «Эластизм», содержащий в себе понятия «осцилляция» и «золотая середина», означает, что капитан привязан к разным островам и чем дальше он от одного острова, тем сильнее растягивается веревка и тем сильнее будет натяжение и колебания пока веревка, наконец, не разорвется. Подходящее определение этой ситуации – парадокс выбора.

Совершенно очевидно, что мы (как уже заявлялось выше) не используем термин метамодернизм, чтобы выдвинуть какую–либо программу, которую, как кажется, хочет предложить Думитреску.  Она описывает парадигму и создает при этом образ райского места, в котором «непосредственные связи между индивидуумами, способность людей создавать эмоциональные, социальные и теоретические сети, объединения на онтологических уровнях, могут остановить гонку и предотвратить падение в бездну бессмысленности «(2007). Для нас же метамодернизм является структурой чувства, настроения, если хотите.  Как блестяще выразился философ Ноэль Кэрролл (1976), это структура зависимости от общего состояния организма, его уровня энергии, уровня ресурсов для борьбы с изменениями окружающей среды; степень напряжения, которая появляется в результате соотношения ресурсов к испытаниям, с которыми он сталкивается. Это также всеобщее, целостное, укрепившееся ощущение, которое затрагивает экономические, политические, может быть и экологические кризисы, и рождает альтернативные способы мышления; это демократизация компьютерных технологий, которая приносит возможность развития коллективного сознания настолько, насколько она позволяет беспрецедентный уровень контроля. В демографии, это в частности взросление поколения Y (миллениалов), желающих вести жизнь отличную от их родителей.

Термин «метамодернизм» использовался с большим или меньшим успехом в разных областях знаний, начиная с работ по теории культуры в Бразилии до изучения мировоззрения Индии, математики и сетевой теории в США, философии в Шотландии (блестящий Хэнк Слэджер предшествовал нам на родных землях!). Этот термин также распространен в экономике. Совсем недавно британские литературоведы Джеймс и Сешагири (2014г.) предложили использовать понятие «метамодернизм» для описания литературных тропов в современных романах. Существование всех этих различных и различающих понятий вполне ожидаемо при применении такого общего префикса «мета–», который, как уже заявлялось ранее, передает прежде всего значение следования одного момента за другим (в нашем конкретном случае, это момент после момента постмодерна в рамках развития западного капиталистического общества). По сути эти слова – синонимы, ведь с греческого понятие «постмодернизм» следует переводить как «метамодернизм». И все–таки мы применяем префикс «мета–» с намерением передать что–то более конкретное, выразить движение, динамику, которую все еще можно наблюдать в искусстве и культуре. Для нас эта динамика означает отражение или посредничество социальной ситуации , в которой «история» началась после относительно короткой «паузы» диалектики в «конце истории».

Поэтому главное, что мы хотим сейчас написать здесь не отличается от слов в нашем эссе 2010 года:

Хотя, как кажется, мы первые применяем термин «метамодернизм» для описания текущей «структуры чувства», мы не первые используем термин как таковой. С определенной частотой он употреблялся в литературоведении для описания альтернативы постмодернизму в работах таких не похожих друг на друга авторов как Блейк и Гай Давенпорт. Однако, мы хотим подчеркнуть, что наше понимание метамодернизма никоим образом не подстраивается и не происходит от их представления. Оно связано и согласовано с понятиями «модерн» и «постмодерн», но функция, структура, характер получаемого взаимодействия полностью являются плодом наших рассуждений и, насколько можно видеть, они не связаны с предыдущим восприятием.

Причины нашей вовлеченности, а также этих заметок двояки: с одной стороны, мы стремимся отдать дань уважения и заодно рассказать об истории термина, которая предшествовала нашему варианту употребления и продолжится после него. С другой стороны, в связи с вышеизложенным, мы хотим убедиться, что наш проект можно отличить от огромного числа более ранних работ. Например, от метамодернизма как программного плана, в котором литературу или философию воспринимают как стандарт, руководство по предпочтению определенных видов модернизма постмодернизму. Мы никоим образом не предлагаем отказаться от предыдущих аргументов, высказываний, оспорить их. Они могут быть полезны в определенных контекстах или даже, как мы смеем надеяться, в нашем контексте. Мы не воспринимаем «метамодернизм» в данных концепциях, но можем увидеть его в различных теоретических системах (Кант – «как если бы», Фёгелин – «золотая середина», Мул и Шлегель – «осцилляция») и в традициях других рассуждений (например, диджимодернизм Алана Кирби (2009), альтермодернизм Николаса Буррио (2009), перформатизм Эшельмена (2000; 2008), романтический концептуализм Йорга Хайзера (2007).   Из совсем недавних можно отметить вдохновляющее исследование офф–модернизма и космодернизма Светланы Бойм и Кристиана Морару (2010), замечательную исследовательскую работу «пост–постмодернизм или культурная логика капитализма»  Джеффри Т. Нилона (2012). Как мы полагаем, род модернизма здесь хорошо представлен.

Далее, как оказалось, появилась некоторая путаница между метамодернизмом и Новым Романтизмом. В эссе 2010 года мы объяснили их взаимосвязь тем, что метамодернизм не может быть преобразован в Новый Романтизм, и то, что обычно относят к Новому Романтизму, на самом деле исключительное понятие метамодернизма («структура чувства»). Обсуждением метамодернизма через Новый Романтизм (или рассмотрением второго в контексте первого)  мы пытались показать, что Новый Романтизм был предшествующей моделью, одним из возможных проявлений последующего метамодернизма. Другими словами, ряд произведений признанных работами Нового Романтизма служил примером для структуры чувства метамодерна. Спустя все эти годы, у нас не возникает проблем выделить течения стилистически очень отличные от Нового Романтизма, хотя и выражающие все ту же структуру чувства: возвращение истории, не как проекта, а как проекции: Арабская весна, Сириза, Движение Возмущенных, Спекулятивный реализм, Новая Искренность, Новая Норма, Причудливость, Фрик–Фолк, Пост–Интернет и т.д. Нам кажется, что эта путаница скорее всего произошла по нашей вине. Мы развивали дискурс вокруг метамодернизма, отталкиваясь от более ранних идей вернуть романтизм в культуру в связи с общественными изменениями. Так сказать, мы только начинали рассматривать метамодернизм как структуру чувства и одновременно с этим ощущать возвращение чувствительности романтизма. Надеемся, удалось зафиксировать этот посыл здесь.

В очень занятном эссе под названием «Поэзия и цена на молоко«, опубликованном на NonSite.org, литературовед Дженнифер Эштон завершает работу замечанием о метамодернизме, с которым мы соглашаемся, но хотим кое–что уточнить: «метамодернизм это не что иное, как капиталистическая фантазия о рынке, в котором под тем, что нам нравится, может скрываться политическая идея» (2013).  Согласно нашему утверждению, метамодернизм – это не программа, а описание структуры чувства. Поэтому, мы поспорим, перекликается ли описание с определенными составляющими капитализма, а именно с составляющими глобального капитализма или с тем, что Анатоль Калецкий назвал «капитализм 4.0» (2012). Мы расходимся с Эштон во мнении, что метамодернизм всегда соответствует интересам капитализма. Ведь в постмодернизме есть некоторые структуры, противопоставленные модели капитализма, с которой они ранее были связаны.

До сих пор мы теоретически оценили структуру чувства метамодерна преимущественно в западной культуре.  Связано это не с тем, что мы думаем будто вне Европы ничего интересного не происходит. Более того, очевидно, в понятиях политических и культурных чрезвычайно много всего случается в Китае, Бразилии, Ливане, Морокко, Конго, Южной Корее и Турции. Можно даже сказать, что так называемый кризис запада это не больше не меньше чем кризис доминирования.  В классе хулиган вдруг понимает: он потерял своих сторонников, и жертвы больше не желают мириться с его выкрутасами. Когда мы говорим о геополитической нестабильности, то говорим об осознании того, что на западе, в конце концов, мы не столько уладили конфликт, сколько переместили его. Аналогичным образом, хоть мы и видим «истинное лицо» капитализма, главная проблема заключается в том, что сейчас это лицо выглядит намного яснее: в период постмодерна конфликт всегда был рядом, но мы просто отворачивались. Причина сосредоточения внимания на Европе и Соединенных Штатах – их ситуация нам наиболее понятна. Предполагать, что наблюдения имеют ценность вне данных контекстов (стран), значит в лучшем случае проявлять высокомерие, в худшем –  придерживаться господства старых идей. Это не значит, что данные соображения не могут помочь таким странам как Ливан или Южная Корея. Мы просто не знаем помогут они точно или нет, точно также как не знаем, имеют ли смысл наши наблюдения в искусстве в контексте классической музыки, государственного управления или естественных наук. Одной из главных идей при создании сайта было включить мнения различных областей и дисциплин.

В конечном счете, метамодернизм для нас – логика культуры, определенная главенствующая идеологическая структура, проследить за которой можно на протяжении всей истории культуры. Наши попытки сопоставить, проанализировать границы мировоззрения это то, над чем мы можем поразмыслить и воплотить в 21 веке. Что бы мы не думали об изменениях, которые описываем – хорошие, плохие, положительные, негативные – это не касается моральных суждений, не имеющих места в культурном анализе (в конечном счете оценка моральных ценностей очень зависит от вашего места на политическом спектре). И наконец, все описываемые нами явления (от новой искренности до националистического популизма) являются проблемными в свете многочисленных конфликтов, которые возникают в условиях неравенства и изменения климата.


Оригинал: Misunderstandings and clarifications
Авторы: Тимотеус Вермюллен и Робин ван ден Аккер
Перевод: Вероника Сербинская